Мальенкие Рассказы
№1 by Nicolas Dreik.

В углу тихо плакала скрипка. Ник молча сидел в углу обширной комнаты, практически невидимый в мягкой полутьме обширной комнаты. За окном косыми струями лил дождь. Из-за этого всё на улице выглядело смазанным и расплывчатым, и как раз соответствовало внутреннему состоянию.
Этого не должно было произойти, но оно произошло… назад было не вернуться… Она умерла вчера вечером. Он сидел у её больничной койки и боялся посмотреть ей в глаза. Она позвала его, и он немедленно повернулся к ней, ожидая того, что она скажет…
- Ник… - сказала она, взяв его за руку – Ник, ты не виноват в том, что случилось. Это могло произойти с кем угодно. Я умираю, и ты должен примирится с этим. Прости…
Она закрыла глаза. Её рука ослабла и опустилась на подушку. И тогда Ник зарыдал от бессилия что-либо изменить. Она лежала перед ним, но её уже не было… Пережить такое и существовать дальше нормально невозможно…
И вот он сидит в уютном маленьком баре и слушает скрипку. Он вспоминает:
«…Их первая встреча в парке. Он нес из магазина покупки, а она шла по берегу канала и собирала букет из росших на берегу цветов. Когда он увидел её, мир перевернулся, настолько она была прекрасна… он был настолько поражен, что просыпал пакет с яблоками. Она весело рассмеялась, увидев, как он, держа в одной руке три пакета, другой собирает раскатившиеся яблоки, он смутился и уронил второй пакет. Он жутко рассердился на себя, за то, что поставил себя в такое неловкое положение. А она подошла к нему и помогла всё собрать. Когда они всё собрали, Ник угостил её мороженым. Всё закончилось тем, что Ник проводил её до дома, а она пригласила его на чай в выходные…»
На выходе его поджидали. Амбал в кожаной куртке подошел сзади, когда Ник остановился прикурить, укрывшись в телефонной будке от дождя. В себя Ник пришел уже в машине.
- Ну, что, с тебя хватит любимой девушки, или тебе нужны ещё невинные жертвы? – спросил Андерс Свенсон, склонившись над ним и улыбаясь в какой-то мере даже дружелюбно.
Вместо ответа Ник попытался схватить его, но получил чувствительный удар ботинком по ребрам.
- Я буду тебя преследовать до конца жизни, либо моей, либо твоей. Теперь для меня всё кончено. Ты можешь убить меня прямо сейчас, Андерс, хлопот меньше будет. Я не буду стараться посадить тебя, я тебя просто убью. – произнес с ненавистью Ник.
- О нет, только не сейчас! – вдруг завопил подручный Свенсона, сидевший рядом с водителем и тут же исчез, форменным образом растворился.
Нику на все эти исчезновения было уже наплевать, и он воспользовался, представившимся шансом. Притянул к себе Андерса и врезал ему коленом по носу. Потом срубил подножкой зазевавшегося качка и тот ударился головой об колесную шину. Пока Андерс катался по полу, держась за сломанный нос и мыча проклятья сквозь слезы, Ник выдернул ремень у амбала и, открыв перегородку в кабину обмотал им шею водителя. Тот долго сопротивляться не стал и остановил фургон. Андрес, тем временем вытащил ствол и выстрелил в Ника, к счастью промазал.
Ник вылез из кузова побежал прочь, прикурив на ходу сигарету. Долго думать, куда идти не пришлось. Только домой.

****

Странные исчезновения людей, продолжаются. – обеспокоено произнесла ведущая программы вечерних новостей на 12 канале. – Ученые выражают своё желание помочь разобраться в происходящем. Однако министр по временным делам не позволяет снять мораторий с исследований. Ведущие специалисты планеты уверены, что в происходящем замешана именно биополика:
- Вы понимаете, все факты указывают на присутствие дыр, в реальном понимании это выглядит очень странно. Пропадают только биологические объекты. Одежда, личные вещи остаются нетронутыми. Пропадают не только люди, но и животные, иногда даже насекомые. Я предлагаю снять мораторий с исследований, потому что просто так эти дыры не пропадут. – выступил на экране шеф исследовательского отдела биополики.
Ник выключил телевизор. Уже полтора часа он сидел уставившись в одну точку, и бесцельно строгая именным ножом подвернувшуюся под руку палочку. Он обдумывал произошедшее с ним сегодняшним утром: Андреса со сломанным носом, труп верзилы, ударившегося об колесную нишу, странное исчезновение помощника Свенсона, последние новости… Андрес Свенсон каким то образом был замешан в этом. Он убил мою девушку, из-за того, что я сел ему на хвост. Пока ничего конкретного, но он выдал себя. Теперь мне остается сыграть в Карателя и спасти планету. Только кто мне даст это сделать?

«…Она подошла к нему влажным, после недавно прошедшего дождя утром и крепко обхватила его сзади. Он шутя вывернулся из захвата, который на деле оказался совсем не сильным и поцеловал её. Она посмотрела на него глазами, огромными и чистыми как космос и сказала:
- Я люблю тебя Ник.
- Я тоже! – ответил он. – Итак, к чему ты клонишь?
Они уже давно изучили друг друга.
- Ник давай заведем собачку!
- Какую собачку? – опешил от такого неожиданного вопроса Ник.
- Ну, такую маленькую, красивую и ласковую.
- Ну я не против, конечно!
- Ура! – она вся засветилась от восторга. – Подожди секунду!
Через двадцать секунд она стояла перед ним, с маленьким, пушистым щенком в руках.
- Ну правда же он прелесть! – спросила она, и протянула щенка ему. – Погладь его, я уверена, вы точно подружитесь.
- Подожди, так ты взяла щенка, ещё до того как я согласился. – Ник притворился рассерженным.
- Ну пожалуйста извини, ведь ты не сердишься? – спросила она и притворилась глубоко раскаивающейся, но в глазах у неё плясали веселые чертики…»

Ник посмотрел на нож, который вертел в руках, отложил его в сторону. И только тогда заметил, что счастливо улыбается.
- Вот теперь я тебя точно убью. – тихо сказал Ник воображаемому Свенсону, и на лице у него отразилось мрачное безумие.
А в углу тихо плакала скрипка…

«Взгляд с той стороны бутылки СМС**»

- Ну, вот и здесь достали. Оставь меня ирод! Нет в тебе ничего человеческого! Опять, небось, на стеклотару сдашь? Знаю я, таких как ты. Что мне уже в урне отдохнуть нельзя? Что, антураж? Какой антураж? Я тут может, пейзажами любуюсь.
*глубокий вздох*
- Всё-таки взял. Я же говорю ирод! Прощайте родные пенаты, никогда больше вас не увижу… Ладно, пока я тут в метро звенеть буду со своими новыми знакомыми, расскажу лучше, с чего всё началось…
*минута молчания*
- Что значит, не рассказывай?! Что? Ты кого врагом мирового империализма обозвал? А я что? Я ничего… стояла спокойно в холодильнике. Стояла, стояла, мерзла помаленьку. Мечтала о вечной мерзлоте. А дело то было на праздник, кажись… да, точно. А в праздники нас просто на руках носят. Ну, и до меня очередь дошла…
- Подходит, значит, продавщица, и хвать меня за горло. Аж дыхание перехватило. Я оборачиваюсь, и вижу. Стоит по ту сторону прилавка такая рожа. Рожа, одним словом. Рязанская харя, в гопаковской шапочке, ушей за щеками не видно. И так вожделенно на меня смотрит, словно мы с ним друзья-товарищи навек, и будто не он меня после употребления выкинет. Даже взгрустнулось мне от этого. Ага, не тут то было. Продавщица такая, спрашивает:
- Вам тут открыть или с собой? - На рязанской харе отобразился некий мыслительный процесс, а может у него просто зачесалось что-то, он так лапу к затылку протянул, меланхолично поскреб некоторое время, а потом отвечает:
- Мне, мол, открыть тут, но я её после этого у вас не оставлю.
У продавщицы глаза так округлились от изумления, но она женщина была привычная, и не таких повидала, потому снова зацапала меня за горло, поднесла открывашку… Вот тут то у меня крышу и снесло.
Чувствую, что как-то я себя дискомфортно чувствую. И дымлюсь. Пожар, сразу в голове пронеслось. Потом резонно сама себе возражаю. Какой пожар у меня внутри. Там же вода. Не спирт, в конце концов, градусу маловато, чтобы гореть. А харя так, плотоядно, облизнулась и говорит.
- О, с дымком.
У меня аж в зобу дыханье сперло от ужоса.
Ну да ладно. Хватает меня, значит, рязанская харя за горло и несет. Выносит на улицу, а там ведь грязь, снег мокрый, зараза всякая в воздухе кружится. Москва как-никак. А я без головного убора, несусь в руке этого верзилы, и думаю, как бы инфекцию не подхватить, а то залетит вовнутрь какая-нибудь туберкулезная сволочь, и поминай, как звали.
Вижу тем временем цель путешествия. Стоит, прислонившись к заборчику. Девушка. Маленькая такая, худенькая. Шубка определенно с царского плеча.
Тут я замечаю, чем ближе харя к девушке, тем шире улыбка во всю пасть. Ну, думаю, пока дойдет до девушки, рот то у него так широко распахнется, что все десять рядов зубов будет видно, включая коренные по углам. Да и девушка как раз в такой тоннель зайдет не нагибаясь.
Не, видимо, фиксаторы у него где-то замаскированы. Либо просто заело. Перестал рот раскрываться. Но это ничего. Ползком то девушка и в такой тоннель всяко заползёт…
Тем временем дошла харя до конечной. Остановилась. Стоит. Я бактерии считаю мимоходом.
- Настасья Филлиповна. - Заутробный такой бас вдруг раздался откуда-то из глубин организма. - Извольте, угощайтесь.
Девушка так заинтересованный взгляд со рта хари перевела ниже, аккурат на меня. Потом, вижу, носик так демонстративно морщится, будто ей что неприятно.
- Вася. - Пищит так тоненько. - Я же говорила, что не пью ЭТО. Мне надо было Реддса купить, или коктейля. А это сам уж как-нибудь осиль.
Рожа рот, как форточку, с лязгом захлопнула, посмотрела на девушку, потом на меня, потом на девушку, потом снова на меня. Потом ещё раз на девушку. И забурчал аки соловей:
- Ну, это, как бы… я ведь думал… что типа… конкретно говоря… а мы там это…и ещё типа тогда… ну как же так? Я ведь за рулём.
И смотрит после этого на ведро с гвоздями неподалеку припаркованное. А я то его машину сначала с мусорным баком перепутала. Даже цвет такой же…
Тут у меня счет бактерий и вирусов на десятки пошел, и грустно мне оттого снова стало.
- Ну ладно. – Примирительно заявляет тогда харя. – Сам так сам.
И тут я вижу самое ужасное зрелище в своей жизни. Меня, такую грациозную и уточненную, эта рожа опрокидывает над своим бездонным ущельем, у нормальных людей именуемым ртом, и просто выливает меня туда.
В голове промелькнула шальная мысль. А не закусит ли он мной когда допьет? А то так и погибну в обширной пасти, в которую груженный «Камаз» с прицепом может заехать, развернуться и обратно выехать.
Но нет. Вроде обошлось. Когда от меня половина осталась, он прекратил изображать из себя бездонную бочку, перевернул меня горлышком вверх и критически посмотрел на просвет. Видимо результат осмотра его удовлетворил, так как он поставил меня на бетонный бордюрчик и сытно отрыгнул.
- Вася, сколько тебе можно повторять! – Воскликнула девушка. – Это неприлично.
- Зато практично. – Ответил наш рязанский мачо и вытер рот рукавом. – Лучше спереди, чем сзади.
Тут мне совсем грустно стало. Хоть святых выноси. Да ещё и погода испортилась окончательно. Снег мокрый повалил. Чувствую, начинаю льдом покрываться. Даже удивилась. Как быстро мечта о вечной мерзлоте сбылась.
- Ладно, Вася. – Тут девушка голос подала. – Поехали домой.
Вася тут снова посмотрел на меня алчным взором и, схватив богатырской хваткой, присосался к моему горлу.
Вот тут мне свет не мил стал, и небо с овчинку показалось. Вот это поцелуй взасос! Как пиво начало кончаться, чувствую, внутри меня уже вакуум образовался. Стекло трескаться начало и глаза из орбит полезли.
Тут пиво к счастью кончилось. Вася оторвался от меня и сделал глубокий вдох. Девушка заворожено уставилась на бутылку, я на Васю. А Вася посмотрел в пространство и устроил такую звуковую атаку, что у магазина стекла задребезжали, а с проводов птички посыпались.
Девушка закатила глаза и демонстративно упала в обморок, выбрав место, где снег побелее. Вася, обнаружив это, отбросил меня в сторону, *хам невоспитанный!* и бросился поднимать девушку. Я описала продолжительную дугу через дорогу и дальше наблюдать эту сцену не смогла. Да и охоты особой не было.
Следующие два часа я лежала в грязном месиве, падал мокрый снег, меня пинали ногами, обертка намокла и оторвалась, внутрь набилась грязь, а лежала и философски размышляла о смысле бытия. Почему все добрые дела оборачиваются такой черной неблагодарностью? Почему, Господи? За что?
Тут ко мне подошла старая бабушка с палочкой, кряхтя нагнулась, подняла меня, что-то ворча под нос. Потом подошла к ближайшей урне и бросила меня в неё.
Благодарные слезы навернулись на мою душу, и жизнь сразу стала светлее и теплее.
Ну, а дальнейшую мою историю вы знаете. Приятно было пообщаться, но теперь мне уже пора. В пункт приема стеклотары направляюсь. Эх, не жди меня мама, хорошего сына. Кондуктор нажми на тормоза…

** - «Старый Мельник Светлое»

Вот...

Когда разбитый кулак окончательно перестал ощущаться как единое целое, Майк понял, что пора заканчивать.
Отпущенный на свободу малок, не воспользовался свободой перемещения, а тихо сполз под стол, пуская пузыри.
Дверь в туалет оказалась поблизости, и Майк направился туда, пытаясь оттереть потеки крови на стильном кожаном пальто. Конечно пальто следовало снять перед тем, как начать бить морды, но сожалеть об этом было уже поздно.
Стайка наркоманов испуганно сорвалась с места и забилась в дальний угол обширного помещения. Презрительно скорченная гримаса Майка показала, что они ему в данный момент совсем неинтересны.
Из крана полилась мутная жижа вместо воды, но Майк к этому уже привык. Зачерпнув пригоршню воды, он выплеснул её на окровавленное лицо. Все ссадины и порезы тут же взвыли зубной болью, но это было даже приятно, так как помогало собраться с мыслями.
Естественно ни салфеток, ни прочих атрибутов цивилизации в этом туалете не было, да и быть не должно было.
Стайка нариков в углу снова запищала. Майк уже хотел попросить их заткнуться, но тут в спину впечатался какой-то тупой тяжелый предмет.
Ударяясь с размаху челюстью о раковину, Майк ещё подумал, что чересчур зазнался. Не следовало в этом месте забывать о личной безопасности ни на секунду.
Уже на полу Майк почувствовал, словно издалека два удара окованным железом ботинком, явно малокским по размеру, а потом наступила долгожданная свобода сознания…
Такую свободу мог дать только сон, или то, что сейчас его заменяло…

Над безбрежным океаном ярко и маняще светило мягкое солнце. Волны медленно и неохотно накатывались, одна за другой на берег, покрытый триллионами крупинок мельчайшего белого песка. Одинокая птица реяла в восходящих потоках теплого воздуха, и поглядывала одним глазом, похожим на маленькую пуговицу, на человека, который без чувств лежал на песке.
Его лицо, покрытое шрамами, было спокойным и умиротворенным, глаза закрыты. Он спал.
Спал, но видел всё происходящее вокруг, даже силуэт птицы различался яркой точкой среди белесых облаков.

Это наверняка был рай. Реальность не могла быть так хороша. Майк убеждался в этом каждый день, когда по новостям показывали сцены жестоких убийств и загрязнения окружающей среды, монархи ухмылялись в камеры улыбками новых Иуд, а дети пухли и умирали от голода.
В раю подсознания это было бы кощунством, но в реальной жизни все к этому привыкли, да и сам Майк спокойно проходил мимо трупов на улице, относясь к ним как к неизбежному злу – плате за жизнь остальных людей, да и сам он периодически увеличивал количество этих трупов. Но совесть его не мучила. Он вообще не знал, что такое совесть. Никто этого не знал. И изредка попадающиеся на помойках старые книжки уже никто не понимал.
Жизнь приближалась к своему апогею. Когда-то скоро, очень скоро, она радостно исчезнет в яркой вспышке, и останутся от неё только жалкие обрывки воспоминаний. Но они не будут никому нужны, потому что никого не останется.
И тогда вся вселенная вздохнет с облегчением, освободившись от тяжкого гнета, и расцветет как увядший цветок после дождя.

На небо набежали жирные тучи, прорываясь гнилыми лоскутами, и сворачиваясь в жгуты смерчей. Море пошло волнами, на которых неслись к берегу нефтяные пятна и химические реактивы. Где-то недалеко от берега печально простонал дельфин в предсмертной агонии.
В воздухе одиноко метались обугленные птичьи перья.
Песок почернел и стал жестким, обжигающим, райский берег превратился в пустыню.
Глаза Майка открылись. В них больше не было радости.
Рай. Его рай. Он превратился в ничто, в реальность, во вселенский ужас. И никогда…
- Нет. – Прошептал Майк… и прекратил быть.
Через час его тело выловил патруль береговой службы спасения. Четыре сквозных дыры в груди говорили о том, что этот человек отнюдь не утонул, но все было на это плевать.
Трупом больше – трупом меньше.
Все мы когда-то умрём…

«Встреча»

По брусчатке космической мостовой тихо грохотал колесами трактор… его грунтозацепы выдирали из Млечного пути созвездия и мелкие звездные скопления, фары мерно разделяли северное и южное полушария, а из трубы вился призрачным лоскутом туман. Он оседал на планетах, перемешиваясь с верхними атмосферными слоями, в результате чего восход солнца превращался в красочную феерию ослепительных бликов и мечущихся по земле солнечных зайчиков.
Вслед за трактором понеслись объемные красочные буквы «Вместе с техникой Gralgar вам по плечу любое дело». Буквы, несколько раз причудливо извиваясь, облетели огромный рекламный трехмерный проектор, и исчезли, сменившись следующей рекламой.
- Красиво. – Неопределенно заметил приземистый гаалец, снова повернувшись к стакану втыкиллы, и сидящему с той стороны столика собеседнику – человеку, с тремя широкими шрамами, расположившимся на его бледном лице по диагонали, от правого уха, до левого угла рта, сейчас сурово сжатым.
- Ты о чем? – Спросил человек, который на рекламу не обратил никакого внимания.
- А у нашего разговора вообще есть тема? – Гаалец усмехнулся и приложился к стакану. – Вот я и заполняю паузы бесцельными высказываниями. Так, где ты пропадал столько времени? Я, честно говоря, не узнал тебя сначала. Такой шрамина на всё лицо.
Гаалец даже картинно поёжился, а потом призывно махнул рукой роботу – развозчику напитков.
- А тебя это так интересует? – Человек в отличие от собеседника ничего не заказывал. Только жевал зубочистку, периодически перекидывая её, из одного угла рта, в другой.
- Хм… ты сильно изменился. – Гаалец посмотрел на старого друга внимательнее. – Раньше мы с тобой ничего не скрывали друг от друга. – К тому же, ты сам меня пригласил встретиться. Нашел меня здесь, на Гралгаре, хотя это вселенская дыра на краю галактики. А помнишь, как мы вояк в Хемни громили? Вот славные были деньки…
- Помню. Но не всё. Это было очень давно… в другой жизни, в другом мире. Теперь всё изменилось. И мы теперь другие люди. Ты, вот подался в торговлю, хотя был лихим наемником. А я тоже поменял многие взгляды на жизнь.
- Друг. – Гаалец отставил кружку в сторону. – Ты меня пугаешь. Отчего такой пессимизм? Ну да, я теперь торгую, но я и не могу в своём нынешнем возрасте выдерживать перегрузки и постоянные войны. Я постарел, остепенился. Но вот, что произошло с тобой?
- Я в опасности. – Человек наклонился над столом, и настороженно глядя на гаальца произнес. – Я балансирую между жизнью и смертью. Каждая минута может оказаться для меня последней.
Гаалец непроизвольно осмотрелся по сторонам и уже совершенно серьёзно посмотрел на старого друга.
- Я влез туда, куда влезать не стоило, и хапнул такой кусок, что не смог унести. И я встретился с тобой, так как думал, что у тебя есть связи с корпорацией свободных пиратов. Мне очень нужна их помощь.
- Стой, стой. – Притормозил гаалец друга, и только теперь заметил, что человек находится буквально на грани нервного срыва. – Не гони. Что случилось, почему, и что тебе угрожает? Поясни, а то у меня уже голова кругом идет. – Потом скосил глаза на пустую кружку. – Ну, конечно, она ещё гудит из-за втыкиллы, но я всё равно ничего не понимаю.
- Я не могу рассказать это тебе. Это подвергнет тебя опасности, и ты, как и я, превратишься в зверя, которому отведен срок на жизнь, за который он должен успеть перевернуть мир. Ты ведь не хочешь умереть?
- О… - Гаалец схватился за голову. – Да скажи ты толком, в чем дело, и что мне сделать для тебя? Ради тебя я готов даже подвергнуть свою жизнь опасности.
- У меня осталось два часа. – Ответил человек, посмотрев на часы. – И двадцать четыре минуты.
- До чего? – Не понял гаалец.
- До смерти дружище. До смерти. – Человек потянулся с хрустом, разминая уставшие мышцы. – Я узнал об этом страшном отсчете ровно три месяца назад. И с тех пор костлявая с косой преследует меня по пятам, не отпуская ни на шаг. Я абсолютно уверен, что если я не выполню свою миссию, то по истечении указанного срока умру. От неё ещё никто не уходил.
- Да, Господи! – Взмолился гаалец. – Что за миссия?
- Мне нужно узнать всего одну вещь. – Человек встал из-за столика, и к освободившемуся месту тут же подкатил робот уборщик. – Ты всё ещё сохраняешь связи с корпорацией?
- Да. – Также поднялся гаалец. – Хоть ты и не хочешь мне ничего объяснить, я помогу тебе в счет нашей давней дружбы.
- Я знал, что ты не оставишь меня в беде. – Человек впервые за весь разговор улыбнулся, и крепко пожал руку гаальцу.
Тот потер отдавленную ладонь, и ответил:
- Да, я не оставлю. Только одно но… нам ехать три часа минимум. Никак не успеваем уложиться в два с половиной часа.
- Успеем. – Бросил человек и первым пошел к машине…

Пробка на шоссе растянулась на многие километры. Чад от множества двигателей поднимался над дорожным полотном, искажая окружающую дорогу местность.
- Мы не успеем. – В очередной раз, посмотрев на часы, сказал человек. – Десять минут осталось…
- Я одного не могу понять. – Гаалец тоскливо лежал на руле, повернув к собеседнику голову. – Отчего такая точность? Неужто, в ту самую секунду, как время истечет, тебя поразит громом небесным? Всё ещё можно изменить. Да и пробка почти рассосалась.
Дорога впереди и в самом деле запестрела проплешинами, машины медленно тронулись вперед, в салом машины ворвался поток свежего воздуха. По стеклянному верху машины заколотили мелкими взрывами пузырящиеся капли крупного дождя.
Через пять минут дорогу полностью скрыл хлынувший с неба поток, по дороге потекли ручейки воды, и дворники на машине закружились по лобовому стеклу, в такт неторопливому рыку мотора.
- Ничего себе ливень. – Присвистнул наигранно гаалец, так его друг сидел неподвижно и смотрел, не отрываясь на циферблат часов, где минутная стрелка отсчитывала положенный на жизнь срок, уменьшая его с каждым щелчком. – Ничего не видно.
Дорога освободилась, и гаалец притопнул педаль газа. Машина взревела и бросилась вперед. Сбоку тревожно загудела какая-то машина, но быстро осталась за прозрачной кормой машины гаальца. Скрость быстро взлетела до пятисот миль в час.
- Может и успеем. – Вращая рулем, сказал гаалец. – Немного ехать осталось. Миль двадцать - тридцать.
- А может, и не успеем. – В такт ответил человек. – Девять минут.
Гаалец отвел взгляд от дороги, и взглянул на часы друга.
Тут впереди послушался трубный сигнал и, вернув взгляд на дорогу, гаалец увидел, что им в лоб несётся тяжеленный тягач – перевозчик истребителей.
Тут же, с бешенной скоростью вращая рулём, гаалец увернулся от лобового столкновения с тягачом, которое грозило неминуемой смертью, но тут задние колеса машины повело на мокром от дождя асфальте, и автомобиль неуправляемо завертелся.
- Что-то рановато. – Усмехнулся гаалец, отпустив руль. – На пять минут раньше умрешь. Да и я видимо тоже.
- Вот за что я тебя всегда ценил. – Сквозь зубы проговорил человек, крепко держась за приборную панель. – Так это за то, что ты не теряешь чувства юмора в экстренных ситуациях.
- Ага. Я его крепко держу, не потеряется.
- Ты лучше руль держи.
Мимо проносились отчаянно сигналя машины, едва избегая столкновения с несущимся неуправляемым автомобилем, полоса ограждения трассы приближалась с механической необратимостью, а человек смотрел на циферблат.
Минута… сорок секунд… тридцать… пятнадцать… свет фар встречной машины выхватил в полумраке дождя лицо сидящего за рулем гаальца… десять секунд… шесть…три…
- Всё. – Выдохнул гаалец, увидев, что машина несется на стоящий у обочины грузовик.

Страшный удар в бампер потряс машину. Человек, несмотря на то, что пристегнулся, вылетел из кресла и ударился лицом о панель. Гаалец тоже влетел в руль. Послышался мерзкий хруст ломающихся костей, и всё стихло. Запоздало вздулись подушки безопасности, и сразу опали.
Через пять минут человек открыл глаза.
Гаалец молча держался обеими руками за лицо, но его глаза выдавали нешуточную радость.
- Хм… я ещё не умер. А ты как? Живой? Надо выбираться отсюда. - Человек посмотрел на свою правую руку. Видно было невооруженным взглядом, что переломов избежать не удалось.
- Смотри-ка, даже стекла не побились. А на улице дождь стеной. Не видно ничего. Может, тут посидим. Мне видимо ногу защемило. Вылезать замучаюсь. К тому же, здесь я чувствую себя в большей безопасности. - Гаалец теперь говорил в нос, что слушалось смешно. Вот только не до смеха в данный момент было.
- Что самое интересное. – Человек поморщился и открыл дверь, подставив руки под струи дождя. – Это несчастный случай, произошедший с нами, каким-то образом повлиял на цепочку событий. Критическое время прошло, но со мной всё в порядке. Я первый, кто выжил по истечении этого срока.
- А что, в такой ситуации ещё кто-то оказывался? – Гаалец перестал зажимать лицо руками, и полез за аптечкой.
- Да. И не один раз. И не только люди.
- Слушай. – Гаалец начал мазать ссадину на щеке гелем, страдальчески кряхтя при каждом прикосновении. – Может, приоткроешь завесу тайны. Я уже весь изошелся от твоих загадок.
- Может и открою. Только когда всё будет кончено. А пока нам надо подумать о более насущных делах.
- А как они все хоть умирали то?
- При несчастных случаях. – Человек обернулся к собеседнику. – Но они все умирали. Все. А я выжил. Выжил, понимаешь!? Может, что-то в этом мире переменилось, и меня минет возмездие?
- Это было бы здорово. – Гаалец снова скривился, прикоснувшись к порезу. - Возмездие. Глупо звучит.
- Согласен. – Человек посмотрел на шоссе. - Блин, и вся дорога пустая. Ни одной машины.
- Да, все тридцать метров, что видны из-за дождя. Когда же он кончится? Совершенно нехарактерная картина для местного климата. Давненько тут у нас дождей не было.
- Пойду помощь искать. Раз твоя нога застряла. – Человек распахнул дверь шире и выбрался наружу, из душного салона.
- Нет. Уже в порядке. Она просто сломана. – Гаалец пошевелил ступней. – Я её не чувствую.
- Да уж, в порядке. – Человек улыбнулся и закрыл за собой дверь.
Первым делом он подошел к кабине грузовика, в который они врезались. Кабина того была пуста, и водителя нигде поблизости не наблюдалось.
Тогда человек обернулся вокруг и приметил, что сквозь стену дождя виден силуэт здания, на той стороне.
Он жестами показал гаальцу, что пойдет к дому, так как шум дождя заглушал все звуки, и пошел в ту сторону, предварительно ещё раз оглядев пустое шоссе.

Гаалец положил аптечку на место, и услышал скрип. Когда они летели поперек шоссе, на неуправляемой машине, звук был почти такой же.
А потом раздался глухой удар.

Человек, точнее то, что от него осталось, угасающим взглядом наблюдал, как из кабины внезапно вынырнувшего из стены дождя грузовика выскакивает водитель, наблюдал, как гаалец со слезами на глазах выбирается из машины, как дождь постепенно утихает, и на далеком горизонте появляется радуга…

- Какая нелепость. – Шептал гаалец, стоя на коленях около старого друга, которому ничем не мог помочь. – Пережить такую аварию и так бездарно… а чёрт! За что?
- Вот. – Прошептал человек. – Возьми… - Его рука потянулась к карману, и достала оттуда обрывок бумаги. – Это тайна…
Гаалец последний раз посмотрел на лицо бывшего друга, потом медленно закрыл ему глаза и похромал к машине, бросив мимолетный, бессодержательный взгляд на водителя грузовика, который нерешительно топтался у трупа.
Злобы не было. Страха тоже. Только тупая, затаившаяся в глубине души тоска, и усталость.
Гаалец открыл дверь, последним усилием залез в машину, прислонился к спинке сиденья, и закрыл глаза…
- Эстафетная палочка передана новому участнику. – Прозвучал в голове голос. – Всё как обычно, три месяца на разгадку. Что будет потом, думаю уточнять не надо, пример налицо. Желаем приятного времяпрепровождения…

У обочины дороги, крепко впаявшись в кузов грузовика, стояла разбитая машина. Под капотом растекалась большая лужа, в моторе что-то потрескивало, и только эти звуки нарушали тишину. Капли тёплого дождя всё еще чуть слышно падали на её гладкую стеклянную поверхность.

Желаем здоровья, отличных успехов,
Больше улыбок, веселья и смеха,
Жизни и юности в сердце горячем,
Веры, надежды, удачи впридачу,
Верных друзей и крепкой любви.
Лучшее всё в этот день получи!

Тружусь Тружусь Тружусь Тружусь и так 150 раз

Мечта о мечте

Сижу на берегу реки, мечтая о любви.
Смотрю на волны облаков, парящих в вышине.
Сижу и думаю о том, что там в далеких странах.
Живет прекрасная мечта, какой уж я не стану.

И я одна на берегу, и мне никто не нужен.
Пока сижу я на песке, пока журчит вода.
Проходит день, проходит ночь, но ждать я не устану.
Свою прекрасную мечту, какой уж я не стану.

Размышления

Свет звезды, в полночном небе.
Воет ветер за окном.
Где я был, и где я не был.
Вспоминаю обо всем.

Мир забытых грез и снов.
Мир оживших колдунов.
Мир мечты, и мир реальный.
Вот в таких бывал я далях.

Свет звезды, и блеск луны.
Громкий шепот темноты.
Хруст снежинок под ногами.
Все мы это повидали.

Я сижу в тиши ночной,
Пред глазами образ твой.
Шепчут губы непослушно
«И кому все это нужно?»

Я перетрудилась

Зов Ктулху

Можно    предположить,   что   еще   сохранились   представители   тех
могущественных сил или существ... свидетели того  страшно  далекого периода,
когда  сознание являло себя в формах и  проявлениях, исчезнувших задолго  до
прихода  волны  человеческой  цивилизации...  в  формах,  память  о  которых
сохранили  лишь  поэзия  и  легенда,  назвавшие  их  богами,   чудовищами  и
мифическими созданиями всех видов и родов..." Элджернон Блэквуд

      I. Ужас в глине

     Проявлением  наибольшего  милосердия в  нашем  мире  является,  на  мой
взгляд, неспособность человеческого разума связать воедино все, что этот мир
в  себя включает. Мы живем на тихом островке невежества посреди темного моря
бесконечности, и нам вовсе не следует плавать на  далекие расстояния. Науки,
каждая из которых  тянет в своем направлении,  до сих пор причиняли нам мало
вреда; однако  настанет  день  и  объединение  разрозненных  доселе обрывков
знания откроет перед  нами  такие ужасающие виды реальной  действительности,
что  мы либо  потеряем рассудок от увиденного,  либо постараемся скрыться от
этого губительного просветления в покое и безопасности нового средневековья.
     Теософы  высказали  догадку  о внушающем  благоговейный  страх  величии
космического цикла, в котором весь наш мир и человеческая раса являются лишь
временными обитателями. От их намеков на странные проявления давно минувшего
кровь  застыла  бы  в жилах, не будь  они  выражены  в  терминах,  прикрытых
успокоительным  оптимизмом. Однако не они  дали мне возможность единственный
раз заглянуть в эти запретные  эпохи: меня дрожь  пробирает по коже, когда я
об этом думаю, и охватывает безумие, когда я вижу это во сне. Этот проблеск,
как и все грозные проблески истины, был вызван случайным соединением воедино
разрозненных фрагментов --  в данном случае  одной старой газетной заметки и
записок  умершего  профессора. Я надеялось;  что никому  больше  не  удастся
совершить подобное  соединение; во всяком случае, если мне суждена жизнь, то
я никогда сознательно  не присоединю ни одного  звена к этой ужасающей цепи.
Думаю,  что  и профессор тоже  намеревался хранить в тайне то,  что узнал, и
наверняка  уничтожил  бы свои записи,  если бы внезапная смерть не  помешала
ему.
     Первое мое прикосновение к  тому, о чем пойдет  речь,  случилось  зимой
1926-27  года,  когда  внезапно  умер  мой  двоюродный  дед,  Джордж  Геммел
Эйнджелл,  заслуженный  профессор  в отставке,  специалист  по  семитическим
языкам   Брауновского   университета  в  Провиденсе,  Род-Айленд.  Профессор
Эйнджелл получил широкую известность как специалист  по древним письменам, и
к нему часто обращались руководители крупнейших музеев; поэтому его  кончина
в возрасте  девяноста  двух  лет не  прошла  незамеченной. Интерес  к  этому
событию    значительно   усиливали    и   загадочные   обстоятельства,   его
сопровождавшие.  Смерть настигла профессора во время его возвращения с места
причала   парохода   из  Ньюпорта;  свидетели  утверждали,   что   он  упал,
столкнувшись с  каким-то  негром, по виду -- моряком, неожиданно появившимся
из одного из подозрительных темных дворов, выходивших на крутой склон холма,
по  которому  пролегал  кратчайший путь от  побережья  до  дома  покойною на
Вильямс-стрит.  Врачи не могли обнаружить каких-либо следов насилия на теле,
и,  после долгих путаных  дебатов, пришли к заключению, что смерть наступила
вследствие чрезмерной нагрузки  на сердце столь пожилого человека, вызванной
подъемом  по  очень  крутому  склону.  Тогда я не видел причин сомневаться в
таком выводе, однако впоследствии кое-какие сомнения  у меня появились  -- и
даже более: в конце концов я счел его маловероятным.
     Будучи наследником  и душеприказчиком своего  двоюродного деда, который
умер  бездетным вдовцом, я должен был тщательно  изучить его  архивы; с этой
целью  я  перевез  все  папки  и  коробки к себе  в  Бостон. Основная  часть
отобранных  мною  материалов  была  впоследствии  опубликована  Американским
Археологическим Обществом, но оставался еще один ящик, содержимое которого я
нашел наиболее  загадочным  и  который не  хотел  показывать никому.  Он был
заперт, причем я  не  мог обнаружить ключ  до тех  пор,  пока  не  догадался
осмотреть  личную  связку ключей  профессора, которую  тот носил с  собой  в
кармане.  Тут мне, наконец,  удалось  открыть  ящик, однако, сделав  это,  я
столкнулся с новым препятствием, куда  более  сложным.  Ибо откуда  мне было
знать,  что   означали  обнаруженный  мной  глиняный   барельеф,   а   также
разрозненные записи и газетные  вырезки, находившиеся  в  ящике? Неужели мой
дед в  старости оказался  подвержен самым грубым  суевериям?  Я  решил найти
чудаковатого   скульптора,  несомненно  ответственного  за  столь  очевидное
расстройство прежде трезвою рассудка старого ученого.
     Барельеф представлял  собой неправильный четырехугольник толщиной менее
дюйма и площадью  примерно пять на  шесть  дюймов; он был  явно современного
происхождения.  Тем   не  менее  изображенное  на  нем  ничуть  ни  отвечало
современности ни по духу, ни по замыслу, поскольку, при вшей причудливости и
разнообразии  кубизма и  футуризма,  они  редко воспроизводят  ту загадочную
регулярность,  которая   таится   в  доисторических  письменах.   А  в  этом
произведении такого рода  письмена безусловно присутствовали, но я, несмотря
на знакомство  с бумагами и  коллекцией древних рукописей  деда, не  мог  их
идентифицировать  с  каким-либо конкретным  источником или  хотя бы получить
малейший намек на их отдаленную принадлежность.
     Над этими  иероглифами располагалась фигура, которая явно  была  плодом
фантазии художника,  хотя импрессионистская  манера исполнения мешала  точно
определить  ее природу. Это было некое чудовище, или  символ, представляющий
чудовище, или просто нечто рожденное больным воображением. Если я скажу, что
в   моем  воображении,  тоже   отличающимся   экстравагантностью,   возникли
одновременно  образы  осьминога,  дракона  и  карикатуры  на  человека,  то,
думается,  я  смогу  передать дух изображенного существа.  Мясистая  голова,
снабженная  щупальцами, венчала  нелепое  чешуйчатое  тело  с  недоразвитыми
крыльями; причем  именно  общий контур  этой  фигуры делал ее столь  пугающе
ужасной.  Фигура  располагалась  на  фоне,  который должен был,  по  замыслу
автора, изображать некие циклопические архитектурные сооружения.
     Записи, которые содержались  в одном ящике с этим  барельефом  вместе с
газетными вырезками, были  выполнены  рукой  профессора  Эйнджелла,  причем,
видимо, в последние годы жизни. То, что являлось, предположительно, основным
документом,  было  озаглавлено  "КУЛЬТ  ЦТУЛХУ",  причем  буквы  были  очень
тщательно выписаны, вероятно, ради  избежания неправильного  прочтения столь
необычного  слова. Сама рукопись была разбита  на  два  раздела,  первый  из
которых  имел заглавие -- "1925 --  Сны и творчество по мотивам  снов  Х. А.
Уилкокса,  Томас- стрит, 7,  Провиденс,  Лонг-Айленд",  а второй -- "Рассказ
инспектора Джона Р. Легресса, Вьенвилльстрит, 121, Новый Орлеан, А. А. О. --
собр,  1908  -- заметки  о  том  же+  свид.  Проф.  Уэбба" Остальные  бумаги
представляли из  себя  краткие  записи,  в  том числе  содержание сновидений
различных лиц,  сновидений  весьма необычных, выдержки из теософских  книг и
журналов (в особенности -- из книги У. Скотта-Эллиота "Атлантис и потерянная
Лемурия"), все остальное же -- заметки о наиболее долго действовавших тайных
культовых  обществах   и  сектах  со  ссылками  на  такие  мифологические  и
антропологические источники как  "Золотая ветвь" Фрезера и книга мисс Мюррей
"Культ  ведьм  в  Западной  Европе".  Газетные вырезки  в основном  касались
случаев  особенно  причудливых  психических  расстройств,  а  также  вспышек
группового помешательства или мании весной 1925 года.
     Первый раздел основной рукописи содержал весьма любопытную историю. Она
началась  1  марта  1925  года,  когда худой темноволосый  молодой  человек,
нервически-  возбужденный,  явился  к профессору  Эйджеллу, принеся с  собой
глиняный  барельеф,  еще совсем  свежий  и потому  влажный. На  его визитной
карточке значилось имя Генри Энтони Уилкокс  и мой дед узнал  в нем младшего
сына   из  довольно  известной  семьи,  который  в  последнее  время  изучал
скульптуру в Художественной  Школе Род-Айленда и проживал  в  одиночестве  в
Флер-де-Лиз-Билдинг,  неподалеку  от места своей учебы.  Уилкокс был  не  по
годам  развитой юноша,  известный  своим  талантом и  своими чудачествами. С
раннего детства он испытывал живой интерес к странным историям и  непонятным
сновидениям,  о  которых  имел  привычку   рассказывать,  Он   называл  себя
"психически гиперсензитивным",  а  добропорядочные степенные жители  старого
коммерческою района считали его просто "чудаком"  и не воспринимали всерьез.
Почти никогда не общаясь  с людьми своего круга, он постепенно стал исчезать
из поля зрения общества и теперь был известен лишь небольшой группе  эстетов
из  других городов.  Даже  Клуб  Искусств Провиденса, стремившийся сохранить
свой консерватизм, находил его почти безнадежным.
     В  день своего визита, как сообщала рукопись профессора, скульптор  без
всякого  вступления,  сразу  попросил  хозяина  помочь  ему   разобраться  в
иероглифах на барельефе. Говорил он в  мечтательной и  высокопарной  манере,
которая позволяла  предположить в нем склонность  к позерству и не  вызывала
симпатии;  неудивительно,  что  мой  дед  ответил  ему  довольно  резко, ибо
подозрительная  свежесть  изделия' свидетельствовала о том, что  все  это не
имеет  никакого  отношения к археологии. Возражения юного Уилкокса,  которые
произвели на моего деда столь  сильное впечатление,  что  он  счел нужным их
запомнить  и  впоследствии  воспроизвести  письменно,  носили поэтический  и
фантастический характер, что было весьма типично для его разговоров и, как я
мог  убедиться в  дальнейшем, вообще было ею  характерной чертой. Он сказал:
"Разумеется, он совсем новый, потому что я сделал его прошлой ночью  во сне,
где мне явились странные города; а сны старше, чем созерцательный Сфинкс или
окруженный садами Вавилон".
     И вот тогда он начал  свое бессвязное  повествование, которое пробудило
дремлющую память  и  завоевало горячий интерес моего деда.  Предыдущей ночью
случились  небольшие подземные толчки, наиболее  ощутимые в  Новой Англии за
последние годы; это очень сильно повлияло на  воображение Уилкокса. Когда он
лег  спать,  то увидел совершенно невероятный сон  об огромных Циклопических
городах  из  титанических  блоков  и  о  взметнувшихся  до  неба  монолитах,
источавших  зеленую илистую  жидкость и начиненных потаенным ужасом. Стены и
колонны там были покрыты  иероглифами, а  снизу,  с  какой-то неопределенной
точки звучал голос, который  голосом не был; хаотическое  ощущение,  которое
лишь  силой воображения могло быть преобразовано  в звук  и,  тем не  менее,
Уилкокс  попытался  передать его  почти  непроизносимым  сочетанием букв  --
"Цтулху фхтагн".
     Эта  вербальная  путаница  оказалась  ключом  к  воспоминанию,  которое
взволновало  и  расстроило  профессора Эйнджелла.  Он  опросил скульптора  с
научной дотошностью, и неистовой сосредоточенностью взялся изучать барельеф,
над которым, не осознавая этого, во время сна работал юноша и который увидел
перед собой, очнувшись, продрогший и одетый  в одну лишь ночную рубашку. Как
сказал  впоследствии Уилкокс,  мой дед  сетовал  на свою  старость, так  как
считал,  что  именно  она  не позволила  ему  достаточно  быстро  распознать
иероглифы и  изображения  на  барельефе. Многие  из  его  вопросов  казались
посетителю  совершенно  посторонними,  в  особенности  те, которые содержали
попытку как-то  связать его  с различными  странными  культами,  сектами или
сообществами; Уилкокс  с  недоумением  воспринимал  неоднократные  заверения
профессора,  что  тот  сохранит в  тайне его  признание  в  принадлежности к
какому-либо из широко распространенных мистических или языческих религиозных
объединений.  Когда  же профессор  Эйнджелл  убедился  в  полном  невежестве
скульптора в любых культовых  вопросах, равно как  и в области криптографии,
он стал  добиваться от  своего  гостя  согласия  сообщать  ему  о содержании
последующих сновидений. Это принесло свои плоды, и после упоминания о первом
визите рукопись содержала сообщения о ежедневных приходах молодого человека,
во время  которых он рассказывал о ярких эпизодах своих  ночных видений, где
всегда содержались некие  ужасающие  циклопические пейзажи с нагромождениями
темных, сочащихся  камней, и  всегда  там присутствовал  подземный голос или
разум,  который  монотонно  выкрикивал  нечто  загадочное,  воспринимавшееся
органами  чувств  как   совершеннейшая   тарабарщина.   Два  наиболее  часто
встречавшихся   набора  звуков   описывались   буквосочетаниями  "Цтулху"  и
"Р'льех".  23-го марта, продолжала рукопись, Уилкокс не пришел; обращение не
его  квартиру показало,  что  он стал  жертвой неизвестной  лихорадки и  был
перевезен  в  свой  семейный  дом на  Уотермэн-стрит. Той  ночью он  кричал,
разбудив других художников, проживавших в доме, и с тех пор  в его состоянии
чередовались  периоды  бреда  с  полным  беспамятством.  Мой  дед  сразу  же
телефонировал его  семье  и  с  тех  пор  внимательно  следил за  состоянием
больного, часто обращаясь за информацией в офис доктора Тоби на Тейер-стрит,
который,  как  он  узнал,  был  лечащим врачом. Пораженный  лихорадкой  мозг
больного населяли  странные видения,  и  врача, сообщавшего  о них, время от
времени охватывала дрожь.  Видения эти содержали не только то,  о чем прежде
рассказывал юный  Уилкокс,  но все  чаще упоминались гигантские создания, "в
целые мили высотой", которые  расхаживали или неуклюже передвигались вокруг.
Ни разу он не описал эти  объекты полностью связно, но те отрывочные  слова,
которые  передавал  доктор  Тоби,  убедили  профессора,  что  существа  эти,
по-видимому,  идентичны  безымянным  чудовищам,  которых  изобразил  молодой
человек в  своей  "сонной скульптуре".  Упоминание этого  объекта,  добавлял
доктор, всегда  предшествовало  наступлению летаргии.  Температура больного,
как ни  странно,  не  очень  отличалась  от нормальной; однако  все симптомы
указывали скорее на настоящую лихорадку, чем на умственное расстройство.
     2-го  апреля  около  трех  часов пополудни  болезнь Уилкокса неожиданно
прекратилась.  Он  сел  в  своей  кровати,  изумленный  пребыванием  в  доме
родителей и не  имевший никакого представления о том,  что же  происходило в
действительности и во сне начиная  с ночи 22 марта. Врач нашел его состояние
удовлетворительным,  и  через три  дня он  вернулся в свою квартиру; однако,
более  не  смог  оказать  никакой  помощи  профессору  Эйнджеллу. Все  следы
причудливых  сновидений полностью  исчезли  из  памяти Уилкокса, и  мой  дед
прекратил записи его ночных образов спустя неделю, в течение которой молодой
человек пунктуально сообщал ему совершенно заурядные сны.
     Тут первый раздел  рукописи заканчивался, однако сведения, содержащиеся
в отрывочных записях,  давали дополнительную пищу для размышлений -- и столь
много, что лишь присущий мне скептицизм, составлявший в то время основу моей
философии,   мог   способствовать  сохранению   недоверчивого   отношения  к
художнику.  Упомянутые   записи  представляли  собой  содержание  сновидений
различных людей и  относились  именно к  тому периоду,  когда  юный  Уилкокс
совершал  свои  необычные визиты.  Похоже,  что  мой  дед  развернул  весьма
обширные  исследования, опрашивая  почти всех  своих знакомых,  к  кому  мог
свободно  обратиться,  об  их  сновидениях,  фиксируя  даты  их   появлений.
Отношение к его просьбам, видимо, было различным, но в целом  он получил так
много откликов, что ни  один человек не справился  бы с ними  без секретаря.
Исходная корреспонденция  не  сохранилась,  однако  заметки  профессора были
подробными и включали все значимые детали ночных  видений. При этом "средние
люди",  обычные представители  деловых и общественных кругов --  по традиции
считающиеся  в  Новой  Англии  "солью  земли"  --   давали  почти  полностью
негативные результаты,  хотя время от времени среди них встречались тяжелые,
плохо сформированные ночные видения -- имевшие место всегда между 23 марта и
2 апреля, то есть в период горячки юного Уилкокса. Люди науки оказались чуть
более  подверженными  аффекту,  хотя  всего  лишь четыре  описания содержали
мимолетные  проблески странных  ландшафтов,  да  в  одном случае упоминалось
наличие чего- то аномального, вызвавшего страх.
     Прямое  отношение к теме исследования имели только сновидения  поэтов и
художников,  и  я  предполагаю,  что  если  бы была использована возможность
сопоставить  их содержание,  не удалось бы избежать самой настоящей  паники.
Скажу  больше,  поскольку  самих  писем  от  опрошенных  здесь  не  было,  я
подозревал,  что имели  место  наводящие вопросы или  даже, что  данные были
подтасованы под  желаемый результат.  Вот  почему  я  продолжал  думать, что
Уилкокс,  каким-то образом осведомленный о материалах, собранных  моим дедом
раньше, оказал внушающее воздействие на престарелого ученого. Короче говоря,
отклики эстетов давали волнующую картину. Начиная с 28 февраля и по 2 апреля
очень  многие  из  них  видели  во  сне  весьма   причудливые  вещи,  причем
интенсивность сновидений  была  заметно выше в период  лихорадки скульптора.
Больше четверти сообщений содержали  описание сцен и полузвуков,  похожих на
те, что приводил Уилкокс; некоторые из опрошенных признавались, что испытали
сильнейший  страх  перед  гигантским  непонятным объектом, появлявшимся  под
конец  сна.  Один из случаев, описанный  особенно подробно,  оказался весьма
печальным.  Широко  известный архитектор, имевший пристрастие к  теософии  и
оккультным   наукам,  в  день  начала   болезни   Уилкокса   впал  в  буйное
помешательство  и  скончался   через  несколько  месяцев,  причем  он  почти
непрерывно  кричал, умоляя спасти его от какого-то адского существа. Если бы
мой дед  в  своих записях  вместо  номеров указывал  подлинные  имена  своих
корреспондентов,  то  я  смог бы  предпринять какие-то  собственные  попытки
расследования, но  за исключением отдельных случаев такой возможности у меня
не   было.  Последняя  группа  дала   наиболее   подробные   описания  своих
впечатлений.   Меня   очень  интересовало  отношение   всех   опрошенных   к
исследованиям, предпринятым профессором. На  мой взгляд, хорошо, что они так
и не узнали об их результатах.
     Вырезки  из газет, как  я выяснил, имели отношение  к различным случаям
паники,   психозов,   маниакальных  явлений  и  чудачеств,   происшедшим  за
описываемый период времени. Профессору Эйнджеллу, по-видимому, потребовалось
целое  пресс-бюро для выполнения этой  работы,  поскольку количество вырезок
было огромным, а источники сообщений разбросаны по всему земному шару. Здесь
было  сообщение о ночном самоубийстве  в Лондоне,  когда одинокий  человек с
диким  криком  выбросился во сне  из окна.  Было  и  бессвязное  послание  к
издателю  одной  газеты  в Южной  Африке,  в котором какой-то фанатик  делал
зловещие предсказания на основании видений, явившихся ему во сне. Заметка из
Калифорнии описывала теософскую колонию, члены которой,  нарядившись в белые
одежды, все вместе приготовились к  некоему  "славному завершению", которое,
однако,  так  и  не  наступило;  сообщение  из  Индии  осторожно намекало на
серьезные  волнения  среди  местного  населения,  возникшие в  конце  марта,
Участились оргии колдунов на Гаити; корреспонденты  из Африки также сообщали
об   угрожающих  признаках  народных   волнений.   Американские  военные  на
Филлипинах  отметили   факты  тревожного   поведения   некоторых  племен,  а
нью-йоркские  полицейские  были   окружены  возбужденной  толпой  впавших  в
истерику левантийцев в ночь с 22 на 23 марта. Запад  Ирландии тоже был полон
диких   слухов   и   пересудов,   а   живописец  Ардуа-   Бонно,   известный
приверженностью к  фантастическим сюжетам, выставил исполненное богохульства
полотно под  названием  "Пейзаж из  сна" на весеннем  слоне в Париже в  1926
году. Записи  же  о  беспорядках  в  психиатрических  больницах  были  столь
многочисленны, что лишь чудо могло помешать медицинскому сообществу обратить
внимание  на  это  странное  совпадение  и  сделать  выводы о  вмешательстве
мистических сил. Этим зловещим подбором вырезок все было сказано и я сепия с
трудом  могу представить, что какой-то  бесчувственный  рационализм  побудил
меня  отложить все  это  в сторону.  Однако тогда  я  был  убежден, что юный
Уилкокс осведомлен о более ранних материалах, упомянутых профессором.

III. Морское безумие

     Если бы небесам захотелось когда-нибудь совершить для меня благодеяние,
то  таковым  стало  бы  полное устранение  последствий  случайного  стечения
обстоятельств, которое  побудило меня  бросить взгляд на одну бумагу. В иной
ситуации  ничего не могло бы заставить меня  посмотреть на этот старый номер
австралийского  журнала  "Сиднейский бюллетень" от  18  апреля 1925 года. Он
ускользнул  от  внимания  и той фирмы, которая занималась сбором  газетных и
журнальных вырезок для моего деда,
     К тому времени я почти оставил изучение того, что мой дед назвал "Культ
Цтулху", и  находился  в гостях у одного своего друга, ученого из Патерсона,
штат  Нью-Джерси,  хранителя местного музея, довольно известного специалиста
по  минералогии. Рассматривая как-то образцы камней  из  запасников музея, я
обратил внимание  на странное  изображение на старой  бумаге, постеленной на
полке под  камнями. Это как раз  и  был  "Сиднейский бюллетень", о котором я
упомяну~1,  а  картинка  же представляла собой выполненное методом автотипии
изображение страшной каменной фигурки, почти идентичной той, которую Легресс
обнаружил на болотах.
     С  жадностью  вытащив  журнал  из-под драгоценного груза  коллекции,  я
внимательно  просмотрел  заметку   и  был  разочарован  ее  малым   объемом.
Содержание ее, однако,  было необычайно важным  для моих  изрядно выдохшихся
поисков  и поэтому я аккуратно вырезал заметку из  журнала, В ней сообщалось
следующее:
     "ОБНАРУЖЕНО ТАИНСТВЕННОЕ
     БРОШЕННОЕ СУДНО"
     "Неусыпный" Прибывает с Неуправляемой Новозеландской Яхтой  на Буксире.
Один Живой и Один Мертвый Обнаружены на Борту. Рассказ  об Отчаянной Битве и
Гибели на Море. Спасенный Моряк  Отказывается Сообщить Подробности Странного
Происшествия, У Него Обнаружен Причудливый Идол. Предстоит Расследование.
     Грузовое  судно   "Неусыпный",   принадлежащее   компании   "Моррисон",
отправившееся  из  Вальпараисо,  подошло сегодня  утром  к своему  причалу в
Дарлинг-Харборе, имея  на  буксире  пробитую и  неуправляемую, но  прекрасно
вооруженную  паровую  яхту "Бдительная" из Данедина, Новая Зеландия, которая
была замечена 12 апреля в 34 градусах  21 минуте южной широты и 152 градусах
17  минутах западной  долготы с  одним живым  и  одним мертвым  человеком на
борту.
     "Неусыпный"  покинул  Вальпараисо  25  марта  и  2  апреля  значительно
отклонился к  югу от своего  курса  из-за  необыкновенно сильного  шторма  и
гигантских волн, 12 апреля  было обнаружено брошенное судно; яхта  на первый
взгляд казалась  совершенно пустой, однако затем там заметили  одного живого
человека в  полубессознательном  состоянии и  одного покойника, умершего  не
менее недели назад.
     Оставшийся  в  живых   сжимал   в   руках  страшного  каменного   идола
неизвестного  происхождения;  примерно футовой высоты, в  отношении которого
специалисты Сиднейского университета,  королевского Общества, а  также Музея
Кдлледж-стрит признали свою полную неосведомленность. Сам оставшийся в живых
матрос утверждает, что обнаружил эту вещь в салоне яхты, в небольшом  резном
алтаре довольно
     , грубого образца.
     Этот  человек,  после  того  как  пришел в  чувство,  рассказал  весьма
странную  историю  о  пиратстве  и  кровавой  резне.  Он  назвался  Густавом
Йохансеном, норвежцем,  вторым  помощником  капитана  на  двухмачтовой шхуне
"Эмма" из Окленда,  которая  отплыла  в  Каллао 20  февраля,  имея на  борту
команду из одиннадцати человек.
     Он рассказал, что "Эмма" задержалась  в  пути и была  отнесена к югу от
своего курса сильным  штормом 1-то марта,  и 22 марта  в  49  градусах и  51
минуте южной широты и 128 градусах и 34  минутах  западной долготы встретила
"Бдительную", управляемую странной и зловещего вида  командой  из  канаков и
людей  смешанной  расы.  Получив повелительное  требование повернуть  назад,
капитан Коллинз, отказался выполнить его; и тут странный  экипаж без всякого
предупреждения  открыл, яростный огонь по  шхуне  из  батареи медных  пушек,
составлявших вооружение яхты.
     Команда "Эммы", как сказал  оставшийся в  живых,  приняла вызов и, хотя
шхуна уже  начала тонуть от пробоин  ниже  ватерлинии, смогла подвести шхуну
бортом к борту яхты, проникнуть на нее и вступить в схватку с диким экипажем
на  палубе.  В результате этой  схватки  они  были принуждены  перебить всех
дикарей, хотя тех было несколько больше, из- за  их яростного и  отчаянного,
хотя и довольно неуклюжего сопротивления.
     Трое из  экипажа "Эммы"  были убиты,  среди них --  ' капитан Коллинз и
первый помощник  Грин;  оставшиеся восемь  под  командой  второго  помощника
Иохансена взяли на себя управление захваченной яхтой, двигаясь своим  курсом
с  целью  определить, были  ли у экипажа  яхты  причины требовать от них его
изменения.
     На следующий день они увидели  маленький остров и, причалив, высадились
на  него, хотя  никто из них не знал ранее о его существовании в этой  части
океана;  шестеро почему-то погибли  на этом  острове,  причем  в  этой части
своего рассказа Йохансен стал крайне  сдержанным и скрытным, сообщив  лишь о
том, что они упали в глубокую расщелину в скалах.
     Позднее,  по  всей видимости, он и его оставшийся в живых напарник сели
на яхту и попытались управлять ею, но 2 апреля оказались жертвами шторма.
     С этого момента и по день своего спасения 12 апреля,  Йохансен мало что
помнит, в  частности  не  может  указать, когда умер  его  напарник,  Уильям
Брайден. Смерть последнего,  как показал осмотр, не была вызвана какими-либо
явными   причинами   и  по   всей   вероятности   произошла   в   результате
перевозбуждения или атмосферных явлений.
     Из Данедина  по  телеграфу  сообщили,  что  "Бдительная"  была,  хорошо
известным торговым  судном, курсировавшим между островами  Тихого  океана, и
что она пользовалась дурной репутацией по всему побережью; Ей владела группа
представителей смешанных  рас,  достаточно необычная,  чьи частые  сборища и
ночные  путешествия в лесную чащу давали пищу для немалого  любопытства; она
вышла в  море в большой спешке сразу же после шторма  и подземных толчков  1
марта.
     Наш оклендский  корреспондент сообщает, что  "Эмма" и  ее экипаж  имели
чрезвычайно высокую репутацию, а Йохансена характеризует как трезвомыслящего
и достойного человека.
     Адмиралтейство  назначило  расследование  этого  происшествия,  которое
начнется уже завтра; в ходе расследования будет предпринята попытка получить
от Йохансена более обширную информацию, чем данная им в настоящее время.
     Вот  и вся  заметка вместе с фотоснимком дьявольского  изображения;  но
какую же цепь ассоциаций  она  вызвала у меня! Ведь  все это было бесценными
новыми  сведениями относительно культа Цтулху  и  подтверждало, что он имеет
отношение  к  морю,  а  не  только  к  земле.  В  самом  деле, каким мотивом
руководствовался  смешанный  экипаж, когда приказал "Эмме" повернуть  назад,
столкнувшись  с  ней  на своем  пути  с  ужасным  идолом?  Что  это  был  за
неизвестный  остров,  на котором умерли  шестеро членов  экипажа "Эммы" и  о
котором помощник Йохансен так не хотел рассказывать? Что было вскрыто в ходе
расследования, предпринятого адмиралтейством, и что знали об этом  гибельном
культе в  Данедине? И самое главное -- какая  глубокая и  сверхъестественная
связь  существовала  между  этими датами  и  различными  поворотами событий,
зафиксированных моим дедом? Наличие такой зловещей связи было очевидным...
     1 марта  -- по-нашему --  28 февраля  в  соответствии  с  международной
демаркационной линией суточного времени -- были  землетрясение и  шторм.  Из
Данедина  "Бдительная" и  ее шумный экипаж вышли весьма поспешно, как  будто
подчиняясь чьему-то настоятельному  требованию, и в это же  время  на другом
конце  земли  поэты  и  художники  начали  видеть  в  своих  снах  странный,
пропитанный сыростью циклопический город, а юный скульптор вылепил во сне из
глины фигурку наводящего ужас Цтулху. 23 марта экипаж "Эммы" высаживается на
неведомом острове, где оставляет потом шестерых мертвецов; и  именно в  этот
день  сны  чувствительных людей  приобретают  особую  яркость,  и  кошмар их
усиливается  сценой  преследования  гигантским  монстром,  в  этот  же  день
архитектор сходит с ума, а скульптор неожиданно впадает в горячечный бред! А
что же  сказать по поводу шторма 2 апреля -- дня,  когда все сны о сочащемся
влагой городе  неожиданно  прекращаются  и  когда  Уилкокс  чудесным образом
избавляется от странной лихорадки? Что все это означает -- наряду с намеками
старого Кастро  об ушедших под  толщу вод Старейшинах, пришедших со звезд, и
их  грядущем царствовании;  культе верующих  в  них и их способности владеть
сновидениями?  Неужели  я  балансирую  на  самом  краю  космического  ужаса,
лежащего за  пределами того, что может постичь и  вынести человек?  Если это
так,  то второе апреля  каким-то  образом  остановило ту чудовищную  угрозу,
которая уже начала осаду души Человечества.
     В тот  же вечер,  отправив несколько  телеграмм, я попрощался  со своим
хозяином и сел на поезд до Сан-Франциско. Менее, чем через месяц я уже был в
Данедине,  где,  однако,  мало  что  было  известно  о  странных  служителях
небывалого культа, которые порой захаживали в портовые таверны, Разного рода
отбросы  общества были слишком банальной  темой для  упоминания; хотя ходили
смутные слухи относительно одного путешествия, совершенного этими уродцами в
глубь  острова,   во   время  которого  с  отдаленных  холмов  были   слышны
приглушенные звуки барабана и виднелись красные языки
     пламени.
     В  Окленде я узнал, что  по  возвращении  Йохансена  его  русые  волосы
оказались  совершенно седыми;  вернувшись  после поверхностного и  неполного
допроса в Сиднее, он продал свой коттедж на Вест-стрит в Данедине и вместе с
женой уехал к  себе  в Осло. О  своем необычайном приключении он рассказывал
друзьям не больше, чем сообщил представителям адмиралтейства, так что они не
могли ничего добавить и помогли мне лишь тем, что дали его адрес в Осло.
     После  этого  я  отправился  в  Сидней   и   совершенно  безрезультатно
побеседовал   с  моряками  и   участниками  адмиралтейского  суда.  Я  видел
"Бдительную", ныне  проданную и используемую как торговое судно, на Круговом
Причале  Сиднейской  бухты,  но  ее  внешний  вид  ничего не добавил к  моим
сведениям.  Скрюченная фигурка со своей жуткой головой, драконьим туловищем,
крыльями  и  покрытым  иероглифами  пьедесталом  теперь  хранилась  в  музее
Гайд-Парка; я долго и внимательно осматривал ее, обнаружив вещь, выполненную
с  исключительным искусством,  столь  же  таинственную,  пугающе  древнюю  и
внеземную  по  материалу,  как  и  меньший  по размеру  экземпляр  Легресса.
Хранитель  музея,  геолог по  специальности,  сказал  мне,  что  считает  ее
чудовищной  загадкой,  поскольку  на  земле не  существует  такого камня, из
которого  она могла быть изготовлена.  Тут я  с содроганием  вспомнил  слова
старого Кастро,  которыми  он  описывал Легрессу  Старейшин; "Они пришли  со
звезд и принесли с собой Свои изображения".
     Все это настолько захватило меня, что я направился в Осло для встречи с
Йохансеном. Добравшись до Лондона, я пересел там на корабль,  отправлявшийся
в норвежскую столицу, и  в  один из осенних  дней вышел на набережную в тени
Эдеберга,  Йохансен проживал, как я  узнал, в  Старом Городе короля Харольда
Хаардреда, сохранявшего имя "Осло"  на  протяжении  всех веков, пока больший
город маскировался  под  именем "Христиания", Я немного  проехал на такси  и
вскоре  с  бьющимся  сердцем  постучал в  дверь  чисто старинного  домика  с
оштукатуренным  фасадом. Женщина  в  черном с  печальным лицом выслушала мои
объяснения и на неуверенном английском сообщила  ошеломившую меня новость;--
Густав Йохансен умер.
     Он  прожил  совсем недолго  после  своею возвращения, сказала его жена,
потому что события 1925 года его надломили. Он рассказал  ей не  больше, чем
всем остальным, однако оставил большую рукопись -- "Технические Детали", как
он говорил -- на  английском  языке, вероятно для  того, чтобы уберечь  свою
жену от  риска случайно с ней ознакомиться.  Однажды,  когда  он проходил по
узкой улочке близ Готенбургского дока, из чердачного окна  одною из домов на
него упала  связка  каких-то  бумаг  и  сбила с  ног. Двое матросов-индийцев
помогли  ему подняться,  но он скончался еще до прибытия медицинской помощи.
Врачи  не нашли никакой  очевидной причины смерти  и приписали ее  сердечной
недостаточности и ослабленному состоянию.
     С  тех пор меня  снедает постоянный и навязчивый темный страх и я знаю,
что  он не оставит меня, пока  я не найду  свой конец,  "случайно"  или  еще
как-нибудь. Убедив вдову, что ознакомление с "Техническими Деталями" -- цель
моего столь долгого путешествия, я смог  получить рукопись и начал читать ее
на обратном пути в Лондон.
     Это было непритязательное и  довольно бессвязное сочинение  --  попытка
простого моряка написать  задним числом дневник происшедших с ним событий --
день за днем восстановить то самое ужасное последнее путешествие, Я  не могу
передать  его  дословно,  учитывая   всю  туманность  изложения,  повторы  и
перегруженность излишними деталями,  но  я постараюсь  следовать сюжету так,
чтобы  вы  поняли, почему  звук воды, бьющей в борта корабля, стал для  меня
постепенно настолько невыносимым,  что  я  вынужден  был заткнуть  свои  уши
ватой.
     Йохансен, слава Богу, хотя увидел и Город  и Существо, узнал не все. Но
описанного им вполне хватило, чтобы я лишился спокойного сна. Стоит мне лишь
подумать о  том,  что  таится совсем  рядом  с  нашей жизнью, о  проклятиях,
пришедших сюда с седых  звезд  и  спящих теперь под толщей морских  вод,  об
известном зловещему культу и им хранимом, как ужас пронизывает меня до мозга
костей.
     Путешествие Йохансена  началось  именно так,  как он  сообщил  комиссии
адмиралтейства. "Эмма",  груженная балластом,  покинула  Окленд 20 февраля и
почувствовала на себе полную  силу вызванной подземным толчком бури, которая
подняла со  дна  моря  ужасы, наполнившие  сны  многих  людей.  Впоследствии
корабль снова  подчинился управлению и стал быстро продвигаться вперед, пока
не  оказался  остановленным  "Бдительной" 22 марта,  и я  смог почувствовать
горечь и сожаление помощника капитана, когда  он описывал,  как  подверглась
обстрелу,  а  затем  и затонула,  их  шхуна. С  нескрываемым  отвращением он
сообщал о смуглолицых служителях культа, находившихся на борту "Бдительной".
По-видимому  в  них  было что-то такое, что-то небывало  гнусное, отчего  их
уничтожение превращалось почти в священный долг -- именно поэтому Йохансен с
нескрываемым недоумением воспринял  обвинение  самого  себя и своих  людей в
жестокости,  прозвучавшее  во  время   слушания  в  суде.  Затем,   движимые
любопытством,  люди  Йохансена  мчались вперед на  захваченной  яхте,  пока,
находясь  в 47  градусах 9  минутах южной широты и  126 градусах  43 минутах
западной долготы, не наткнулась на береговую линию, где посреди липкой грязи
и  ила обнаружили поросшую тростником каменную кладку,  которая была не  чем
иным,  как материализованным ужасом той  планеты -- кошмарным городом-трупом
Р'льехом,  построенном  в  незапамятные доисторические  времена  гигантскими
отвратительными созданиями, спустившимися с темных звезд, Там лежали великий
Цтулху  и  его  несметные  полчища,  укрытые  в зеленых  осклизлых  каменных
усыпальницах, посылавшие те самые послания, которые в  виде ночных  кошмаров
проникали в  сны чутких людей,  а  верных  слуг призывали в поход с  миссией
освобождения и  возрождения своих  повелителей.  Обо всем  это Йохансен и не
подозревал, но видит  Бог, вскоре он увидел  столько, что этою  было  вполне
достаточно!
     Я  предположил,  что  только  самая   верхушка  чудовищной,  увенчанной
монолитом  цитадели,   под  которой  лежал  великий  Цтулху,  выступала  над
поверхностью воды. Когда же я подумал о протяженности той  части, что уходит
вглубь, у меня сразу же возникла мысль самоубийстве.  Йохансен и его матросы
были охвачены  благоговейным  ужасом  перед лицом космического величия этого
влажного  Вавилона  древних  демонов,  и,  по  всей  видимости,  без  всякой
подсказки догадались, что это не могло  быть  творением  нашей  или же любой
другой  цивилизации  с  планеты   Земля.   Трепет  от   немыслимого  размера
зеленоватых  каменных  блоков,  от  потрясающей  высоты  огромного   резного
монолита,  от ошеломляющего сходства колоссальных  статуй  и  барельефов  со
странной  фигуркой,  обнаруженной в  корабельном алтаре  "Бдительной",  явно
чувствуется в каждой строке бесхитростного повествования помощника капитана.
     Не имея представления о том, что такое футуризм, Йохансен, тем не менее
приблизился  к  нему  в своем изображении  города.  Вместо точного  описания
какого-либо   сооружения   или  здания,  он  ограничивается  только   общими
впечатлениями от гигантских углов  или каменных плоскостей  --  поверхностей
слишком больших, чтобы они  были созданы на этой планете,  вдобавок покрытых
устрашающими изображениями и письменами. Я упомянул здесь ею высказывания об
углах, поскольку это напомнило  мне один  момент в рассказе  Уилкокса  о его
сновидениях. Он сказал,  что геометрия пространства, явившегося  ему во сне,
была аномальной,  неэвклидовой и пугающе наполненной сферами и  измерениями,
отличными от привычных нам.  И вот  теперь малограмотный матрос почувствовал
то же  самое, глядя на ужасную реальность. Йохансен и его команда высадились
на  отлогий  илистый  берег  этого  чудовищного  акрополя, и стали, скользя,
карабкаться вверх по титаническим, сочащимся влагой блокам, которые никак не
могли быть  лестницей для смертных. Даже солнце на небе выглядело искаженным
в миазмах, источаемых этой погруженной в море громадой, а угроза и опасность
злобно притаилась  в  этих безумных, ускользающих  углах резного  камня, где
второй взгляд  ловил  впадину на том  месте,  на котором первый  обнаруживал
выпуклость.
     Нечто  очень  похожее  на  страх охватило всех путешественников еще  до
того, как они увидели что-либо кроме камней, ила и водорослей. Каждый из них
убежал бы, если бы не боязнь подвергнуться насмешкам со стороны остальных, и
потому они только делали вид, будто что-то ищут -- как оказалось, совершенно
безрезультатно -- какой-нибудь небольшой сувенир на память об этом месте.
     Португалец Родригес был первым,  кто  забрался  на подножие  монолита и
крикнул, что обнаружил  нечто интересное. Остальные  подбежали  к нему и все
вместе  с  любопытством  уставились на огромную  резную дверь с уже знакомым
изображением головоногого дракона. Она была похожа, писал Йохансен, на дверь
амбара;  они  все  сразу  поняли,  что  это  именно  дверь  из-за  витиевато
украшенной перемычки, порога и косяков, хотя они не смогли решить;. лежит ли
она  плоско, как дверь-люк,  или стоит косо, как дверь внешнего погреба. Как
говорил Уилкокс, геометрия здесь была совершенно неправильной. Нельзя было с
уверенностью сказать, расположены море и поверхность земли горизонтально или
нет,     поскольку    относительное     расположение    всего    окружающего
фантасмагорически менялось.
     Брайден  нажал  на камень  в  нескольких местах,  но  безуспешно. Тогда
Донован аккуратно ощупал всю  дверь по  краям, нажимая на  каждый участок по
отдельности. Он карабкался вдоль гигантского покрытого  плесенью камня -- то
есть, можно было подумать, что он карабкается, если только вещь эта все-таки
не лежала горизонтально, Затем очень мягко и медленно панель размером в  акр
начала опускаться вниз  и  они поняли, что она  балансировала в неустойчивом
равновесии,  Донован соскользнул  вниз вдоль  косяка, присоединился  к своим
товарищам,  и  теперь   они  все  вместе  наблюдали  за  странным  снижением
чудовищного  резного  портала.  В  этом фантастическом  мире призматического
искажения,  плита двигалась совершенно неестественно,  по диагонали, так что
все правила движения материи и законы перспективы казались 'нарушенными.
     Дверной проем был черным, причем темнота  казалась почти  материальной.
Через  какие-то  мгновения  этот  мрак  вырывался  наружу,  как  дым   после
многовекового  заточения, а  по  ": мере том как  он  вплывал  в  сморщенное
горбатое небо  на  хлопающих  перепончатых крыльях,  на  глазах  у них стало
меркнуть  солнце. Из  открывшихся глубин поднимался  совершенно  невыносимый
смрад, а отличавшийся острым слухом Хоукинс  уловил отвратительный хлюпающий
звук, доносившийся  снизу. И вот  тогда, неуклюже громыхая  и источая слизь,
перед  ними  появилось  Оно  и  наощупь  стало  выдавливать  Свою   зеленую,
желеобразную  безмерность через черный дверной проем в испорченную атмосферу
ядовитою безумною города.
     В   этом   месте  рукописи  почерк   бедняги   Йохансена   стал   почти
неразборчивым, Из шести человек, не вернувшихся на корабль, двое умерли  тут
же,  на месте --  по его мнению,  просто  от страха.  Существо описать  было
невозможно -- ибо нет языка, подходящего для передачи  таких пучин кричащего
вневременного  безумия,  такого  жуткого  противоречия всем законам материи,
энергии и  космического  порядка. Шагающая  или  точнее,  ковыляющая  горная
вершина.  Боже праведный!  Что же удивительного в том, что на  другом  конце
земли  выдающийся  архитектор  сошел  с  ума,   а  бедный  Уилкокс,  получив
телепатический сигнал, заболел лихорадкой? Зеленое, липкое порождение звезд,
пробудилось,  чтобы заявить свои права. Звезды  вновь  заняли  благоприятное
положение, и  то,  чего  древнему культу не  удалось  добиться  всеми своими
ритуалами,  было  по  чистой  случайности   осуществлено  кучкой  совершенно
безобидных моряков. После миллиардов лет  заточения великий Цтулху был вновь
свободен и жаждал насладиться этой свободой.
     Трое  были сметены гигантскими  когтями прежде,  чем  кто-  то  из  них
пошевелился. Упокой  Господь  их душу,  если где -- нибудь  в этой Вселенной
есть  место  для упокоения. Это были  Донован, Гуэрера  и  Энгстром.  Паркер
поскользнулся, когда оставшиеся в живых, потеряв голову от страха, неслись к
лодке по гигантским ступеням, покрытым  зеленой коркой,  и  Йохансен уверял,
что Паркер  был  словно  проглочен каменной кладкой. В конце концов до лодки
добежали  только  Брайден  и  сам Йохансен:  они отчаянно  начали  грести  к
"Бдительной",  а  чудовище  шлепнулось  в   воду  и   теперь,  теряя  время,
барахталось у берега.
     Несмотря  на   явную   нехватку  рабочих   рук   им  удалось  запустить
"Бдительную" и  отплыть. Медленно  набирая ход,  яхта  начала вспенивать эту
мертвую воду,  а между тем, возле  каменных нагромождений гибельного берега,
который  никак  нельзя  было назвать  землей, титаническое  Существо  что-то
бормотало   и  пускало  слюни,  как  Полифем,   посылающий  проклятия  вслед
удаляющемуся  кораблю  Одиссея.  Затем  великий  Цтулху,  многократно  более
мощный,  чем легендарные Циклопы, начал  преследование,  поднимая гигантские
волны своими космическими гребками. Брайден потерял рассудок.
     С того момента он все время только смеялся с  короткими паузами до  тех
пор, пока смерть не настигла его. Йохансен же почти в полном отчаянии бродил
по палубе, не зная, что
     предпринять.
     Однако  Йохансен  все-таки  не  сдался.  Зная,  что Существо без  труда
настигнет "Бдительную", даже  если двигаться на  всех  парах, он  решился на
отчаянный шаг: установив машину на самый полный, взлетел на  мостик и  резко
развернул штурвал. Поднялись мощные волны и закипела  соленая вода. Когда же
машина вновь набрала  полные  обороты, храбрый норвежец направил нос корабля
прямо  на преследующее  его чудовищное желе, возвышавшееся над грязной пеной
кормой   дьявольского  галеона.  Чудовищная  верхняя  часть  головоногого  с
развевающимися щупальцами  поднималась почти  до бушприта  стойкой яхты,  но
Йохансен вел корабль вперед.
     Раздался  взрыв,  как  будто  лопнул  гигантский  пузырь,  за   ним  --
отвратительный  звук   разрезаемой   титанической   медузы,   сопровождаемый
зловонием тысячи разверстых могил.
     За один миг корабль накрыло едкое и ослепляющее зеленое облако, так что
была  видна  лишь  яростно  кипящая   вода   за  кормой;   и  хотя  --  Боже
всемилостивый! -- разметавшиеся клочья безымянного посланца звезд постепенно
воссоединялись в свою тошнотворную первоначальную форму, дистанция между ним
и яхтой стремительно увеличивалась.
     Все было кончено. С того момента Йохансен  сидел в рубке,  рассматривал
фигурку идола,  да  еще время от времени  готовил  нехитрую  еду для себя  и
сидящего рядом смеющегося безумца. Он даже не пытался управлять судном после
отчаянной гонки, поскольку силы, казалось, полностью оставили его. Затем был
шторм 2 апреля и сознание Йохансена начало затуманиваться. Возникло ощущение
вихревого  призрачного кружения в водоворотах  бесконечности, бешеной скачки
сквозь  вертящиеся вселенные на хвосте кометы, хаотических бросков из бездны
на  луну  и оттуда назад,  в бездну,  сопровождавшееся истерическим  хохотом
веселящихся  древних  богов  и  зеленых, машущих  перепончатыми  крыльями  и
гримасничающих бесов Тартара.
     Посреди этого сна  пришло спасение --  "Неусыпный", адмиралтейский суд,
улицы Данедина и долгое возвращение  домой в старый дом у Эдеберга. Он  не в
состоянии был рассказать о  случившемся --  его приняли  бы за сумасшедшего.
Перед  смертью он должен был описать происшедшее, но так, чтобы жена  ничего
не узнала. Смерть представлялась ему благодеянием, если только она могла все
стереть из его памяти. Таков был документ, который я прочел, и затем положил
в жестяной ящик рядом с  барельефом и бумагами профессора Эйнджелла. Сюда же
будут  помещены и мои  собственные записи  -- свидетельство  моего  здравого
рассудка  и,  таким образом,  соединится в единую  картину  то, что,  как  я
надеюсь,  никто  больше  не  сможет собрать  воедино.  Я  заглянул  в  глаза
вселенского ужаса и с этих пор даже весеннее небо  и  летние цветы отравлены
для меня его ядом. Но, я думаю,  что мне не  суждено жить долго. Так же, как
ушел из жизни мой  дед, как ушел бедняга Йохансен, так же предстоит покинуть
этот мир и мне, Я слишком много знаю, а ведь культ все еще жив.
     Цтулху тоже  еще жив, и, как я  предполагаю, снова  обитает  в каменной
бездне, хранящей его  с тех времен, как появилось наше солнце. Его проклятый
город вновь ушел под воду, ибо "Неусыпный"  беспрепятственно прошел над этим
местом  после апрельского  шторма;  но  его служили на земле  все еще вопят,
танцуют и приносят  человеческие жертвы  вокруг  увенчанных фигурками  идола
монолитов в пустынных местах. Должно быть, он пока  еще удерживается в своей
бездонной черной пропасти, иначе весь мир сейчас кричал бы от страха и бился
в припадке  безумия. Кто  знает  исход? Восставший может уйти  в  бездну,  а
опустившийся в бездну  может вновь восстать. Воплощение  вселенской мерзости
спит  в глубине,  ожидая  своего  часа,  а  смрад гниения  расползается  над
гибнущими городами людей. Настанет время -- но я не  должен и не могу думать
об этом! Молю  об одном -- коль мне не суждено будет пережить эту  рукопись,
пусть мои душеприказчики  не совершат безрассудства и не дадут другим  людям
ее прочесть.